Несколько дней спустя после напечатания этого письма в «Presse d'Orient», Бандья, по мотивам, известным лишь ему одному, объявил с характерной для него наглостью в «Journal de Constantinople» [389] , будто редактор «Presse d'Orient» так исказил его письмо, что он не может признать его подлинность.
Однако я видел оригинал письма, я знаю почерк Бандьи и могу засвидетельствовать, что все изменения, на которые он жалуется, заключаются попросту в замене имен инициалами и в добавлении, в качестве введения, нескольких строк, в которых редакцию «Presse d'Orient» хвалят за точность ее информации. Вся цель Бандьи заключалась в том, чтобы сбить с толку общественное мнение. Так как ему больше нечего было сказать, он решил, — как если бы re bene gesta [все обстояло хорошо. Ред.], —погрузиться в упорное молчание гонимой добродетели. Тем временем в лондонских газетах появились два документа: один, подписанный вожаками венгерской эмиграции в Константинополе, другой — полковником Тюрром. В первом документе те самые лица, которые приложили свои печати к бумагам, доказывающим виновность Бандьи, выражают уверенность, что «Бандья сможет оправдаться», делают вид, будто они «рассматривают все дело Мехмед-бея как вопрос, только лично его касающийся» и «лишенный всякого международного характера»; в то же время они клеймят друзей полковника Лапинского как «демонов, цель которых — сеять раздоры между двумя эмиграциями». Тюрр, который тем временем превратился в Ахмеда Киамиль-бея, в своем письме заявляет:
«Едва услышав о прибытии в Константинополь Мехмед-бея, я отправился к нему в сопровождении капитана Кабата (поляка) и прямо спросил его, верны ли признания, которые имеются в меморандуме, опубликованном в газетах. Он ответил, что был предательски арестован и представлен на суд комиссии, состоявшей из поляков; однако поело двух заседаний этой комиссии в помещение, где он был заключен, явился г-н Лапинский, командир польского отряда в Черкесии, состоящего из 82 человек, и заявил ему, что все его признания в комиссии не принесут ему никакой пользы и, чтобы помочь его (Лапинского) планам, он (Мехмед-бей) должен собственноручно написать меморандум, уже составленный и написанный Лапинским. Он (Мехмед-бей) отказался переписать первый меморандум, предложенный ему, тот самый, который опубликовали газеты. Тогда Лапинский видоизменил его и приготовил второй меморандум, который он (Мехмед-бей) переписал и подписал; он сделал это под угрозой, что его расстреляют и таким образом лишат возможности защититься против обвинений, которыми Лапинский наверно запятнал бы его память после его смерти. Оригинала этого документа никто до сих пор не видел.
После этого заявления Мехмед-бея я не в состоянии решить, который из двух является негодяем». Таким образом, мы ясно видим, что Тюрр утверждает, будто Бандья подписал свое признание только под принуждением Лапинского и убоявшись его угроз, а в то же время сам Бандья заявляет, что его признание сфабриковано в Константинополе и даже до его отъезда в Черкесию.
В конце концов со всеми этими махинациями было покончено, когда в Константинополь прибыли письма Сефер-паши и большое число черкесов. Депутация последних посетила редактора «Presse d'Orient», подтвердила все опубликованные подробности измены Бандьи и выразила готовность в присутствии самого Бандьи и любого числа свидетелей дать показания, подкрепленные клятвой на коране, о правильности своих утверждений. Однако ни Бан-дья не осмелился предстать перед этим судом чести, ни Тюрр, Туконь, Кальмар, Верреш и прочие его покровители не настаивали на том, чтобы он выступил и доказал свою невиновность.
Еще во время войны с Россией г-н Тувенель, французский посол, написал в Париж с целью получить информацию относительно Бандьи; ему сообщили, что Бандья — шпион, готовый служить всякому, кто ему заплатит. Г-н Тувенель потребовал его удаления из Анапы, но Бандья защитился с помощью рекомендательных писем Кошута. На призыв к братству народов в венгерском манифесте, о котором мы выше говорили, поляки с полным правом ответили следующее:
«Вы говорите нам о братстве народов; мы показывали вам примеры этого братства в ущельях Карпат, на всех дорогах Трансильвании, на равнинах Тиссы и Дуная. Венгерский народ не забудет этого, как забыли те конституционалисты, которые в 1848 г. вотировали миллионы флоринов и голосовали за посылку тысячи людей против Италии, как забыли это те республиканцы, которые в 1849 г. просили у России короля, как забыли это те вожди государства, которые в разгар войны за независимость и свободу требовали изгнания с венгерской территории всего валашского народа, как забыли это уличные ораторы в своих странствованиях по Америке. Сказал ли он, по крайней мере, американцам, — которые платили ему так же, как платят они Лоле Монтес или Дженни Линд, — сказал ли он им, что он, этот оратор, первым покинул свою гибнущую родину и что последним, кто покинул эту залитую кровью страну, шедшую навстречу скорби, был старый генерал, герой, поляк Бем?»
В дополнение к нашему сообщению мы присоединяем следующее письмо полковника Лапинского:
Полковник Лапинский —… паше (Выдержки из письма)
Адерби, Черкесия…
Милостивый государь! Прошло почти два года с тех пор, как я, уступая Вашей просьбе и доверяя Вашему слову, прибыл сюда. Мне нет надобности напоминать Вашему превосходительству, как сдержали это слово. Меня оставили без оружия, без одежды, без денег и даже без достаточного количества пищи.
Я надеюсь, что все это следует приписать не какой-нибудь злой воле со стороны Вашего превосходительства, а другим причинам, и в особенности Вашей злополучной связи с людьми, которым чужды интересы Вашей страны. В течение года мне навязывали одного из самых ловких русских шпионов. С божьей помощью я расстроил его интриги, показал ему, что мне известно, кто он такой, и теперь я держу его в своих руках. Очень прошу Ваше превосходительство порвать всякие сношения с венграми; в особенности избегайте Штейна и Тюрра — это русские шпионы. Остальные венгры служат русским, отчасти сами о том не зная. Не давайте обмануть себя всякого рода проектами фабрик, разработки рудников и обширной торговли. Каждый затраченный таким образом грош окажется выброшенным на ветер, — а к этому и направлены все усилия г-на Тюрра, который желает только, чтобы Вы тратили деньги таким способом, который не принес бы пользы Вашей стране и не причинил бы никакого вреда русским. Здесь нам требуется: пороховая мастерская, машина для чеканки монет, небольшой типографский станок, мукомольная мельница и оружие, которое здесь не только плохого качества, но и вдвое дороже, чем в Константинополе; даже за скверные местные седла приходится платить вдвое больше, чем за французские военные седла. Что же касается рудников, то думать о них — сущее ребячество. Здесь каждый грош должен идти на защиту страны, а не на спекуляцию. Тратьте все Ваши средства на обучение войск; этим Вы не только будете способствовать благополучию Вашей страны, но и укрепите также свое личное влияние. Не расточайте Ваших средств, пытаясь склонить на свою сторону ту или иную партию. В настоящее время обстановка в стране кажется спокойной, но на самом деле положение смертельно опасно. Сефер-паша и наиб еще не помирились, и это потому, что им мешают русские шпионы. Не жалейте денег, которые Вы истратите на обучение здешних войск. Только таким образом деньги будут затрачены с пользой. Не думайте о пушках. Как человек, изучавший артиллерию, я хорошо знаю их ценность. Произошло то, что я предвидел перед моим отъездом. Сначала русские были поражены пушечной пальбой, теперь же они смеются над ней. Там, где я ставлю две пушки, они ставят двадцать; и если у меня не будет регулярных отрядов, чтобы защищать мои пушки, — а черкесы не умеют защищать их, — то русские завладеют ими, и мы сами можем попасть к ним в плен.
Еще одно слово. Я и мои люди, паша, готовы отдать себя на защиту Вашей страны, и через восемь месяцев, считая от сегодняшнего дня, я увеличу мой отряд до 600 стрелков, 260 всадников, 260 артиллеристов, если Вы пришлете мне все необходимое для их снаряжения и вооружения.